07.06.2006: (поэтому-то мы все здесь)
ДСП
[blb0024.asc]
На нас выпал наряд на дежурство в столовой. С лёгкими, глубоко затаёнными внутри чувствами ужаса и отвращения мы побрели к дальнему забору вокруг умывательного бассейна, на котором души, выходящие из чистилища и сдающие предыдущий наряд, развешивали форменные лохмотья дежурных по кухне. Это были отчётливые признаки низшей касты, потрясающе изношенные и засаленные, недвусмысленно дававшие понять наше теперешнее чисто функциональное предназначение. Я подозреваю, что молодым солдатам выдают тоже что-то в этом роде - по крайней мере, те приземистые ёжиковатые фигурки, что сновали вокруг нас всё это время, были покрыты чем-то лишь немного лучшим. Интуиция подсказывала оставить всякую надежду, и просто постараться пережить предстоящие сутки с минимальными потерями для психики. День клонился к вечеру, и с замахом на обслуживание ужина и ассистирование в заготовлении корма на завтра мы нестройной колонной побрели к мрачно краснеющей на другом конце поля двухэтажке. Ну, это сейчас она мрачно краснела, а до того, когда, скажем, после бестолково вымученной очередной половины дня твой взвод наконец отпускали с плаца топать к столовой, чувствовалось порой в строю некоторое даже воодушевление, типа, эх! а ведь жизнь-то продолжается, и несмотря ни на что сейчас опять дарует нам командование хлеб наш насущный; и в глубине души стройным хором пели желудки, возвещая простое и скорое счастье - сейчас те неуловимые моменты казались уже нереально далёкими. И даже после, отмывшись и отчистившись, никогда уже больше не чувствуешь радости, выдвигаясь в расположение пищеблока, и представляя себе, как обычно, все эти картины стоящих на столе тарелок с едой, ждущих и жаждущих наших обкусанных ложек.
Ну так вот, и по приходу туда, разбившись на мельчайшие функциональные единицы по 2-3 человека, мы накинулись на самые первые свои обязанности, заключавшиеся в том, чтобы до поры бездельничать и ждать указаний. Но только мы пристроились поудобнее, судьба постучала в дверь: трое командировочных, не считая тележки, были посланы на склад за продуктами - я, <К-Це>, и наш командир <Дыня>. И минуты ожидания беззаботной кладовщицы, толстой неизвестной нам тётки-прапорщика, стали, наверное, моментом самого обострённого и магического восприятия окружающего мира за всё время сборов. Ты сидел там, на потрескавшемся и проросшем травой асфальте, в одежде, которую было не жалко даже государству, прислонившись к нагретой солнцем облезлой кирпичной стене склада на задворках старой военной части, упрятанной в крошечном полузабытом командованием военном городке, выглядывающем из леса на обочину одной из бесчисленных транспортных магистралей, вдоль и поперёк тянущихся из уголка в уголок нашей необъятной и на две трети покрытой тайгой страны, из покрытия которой никакими мыслимыми усилиями невозможно выделить набор конечных подпокрытий... Мир, тем делом, приближался к тому, чтобы обнаружить самую суть вещей, и возможно дело было в том мистическом Стоунхендже, который окружал нас, построенный в начале 60-х - безумно давно, почти сразу после падения Старого царства от орд кочевников, когда жрецы фараонов бежали, спасая таинства культовых монументов - и их последователи отстроили по всей стране бесчисленные и титанические асфальтированные мемориалы, где глубоко под землёй изо дня в день вот уже тысячи лет служители гневных божеств совершают сложные манипуляции вокруг огромных идолов, стоящих в гигантских шахтах. Всё напоминало здесь о тех годах - кладка зданий, автомобили ЗИЛ с номерами белым по чёрному, незабываемые плакаты на стенах с правилами гигиены и санитарии, манера солдат сплёвывать через зубы, высоко задирая верхнюю губу - и, казалось, всё то, что пришло или было построено позже, несёт здесь на себе отчётливую и непомерно тяжёлую печать времени, а всё то, что стоит здесь с начала времён, так навсегда и останется на поверхности планеты в виде, близком к изначальному, повторяя триумф египетского пирамидостроения. Разумеется, такая обстановка не могла не влиять на тебя, наслаждающегося последними моментами спокойствия на залитом летним солнцем асфальтовом пятачке, глядя в бесконечно далёкую голубизну, окружающую чёрно-зелёные верхушки раскидистых сосен и пулеметные вышки вдали, безбрежную, и тем отчётливее в свете заканчивавшегося перекура ощущалась недолговечность и преходящесть нашего пребывания здесь, на этой земле около пирамид, рядом с вековым порядком вещей, так зримо воплощённом в необоримой живучести военных частей ракетных войск стратегического назначения.
Пришла тётка-прапорщик, и отперла для нас склад. Под её присмотром и по её указаниям мы начали носить, отсыпать, отбирать, грузить, и воплощать тому подобную активность; надо сказать, это было исключительно поучительное занятие для кротких созданий, не особо сталкивавшихся до того с грубыми реалиями общественного питания в местах лишения свободы. Хуже всего дело было с мясом. То есть, с однообразными крупами и всегда сомнительно пахнущими сухофруктами никаких эмоций не возникало - они насыпались из прочных безбрежных холщовых мешков, сотканных, наверное, в третью пятилетку и выглядели нормальными советскими продуктами со склада. Овощи, конечно, были мрачны, но в конце концов, кто и когда в этой стране умел по-человечески хранить овощи? Морковка, однако, была настолько циничной, что умолчать о ней не позволяет совесть. Набирал её в ведро <К-це>, извернувшись ужом и отвернувшись от большой бочки, заполненной густой непрозрачной жидкостью, отдаленно напоминавшей мыслящий океан Соляриса, в глубинах которой он шарил своей длинной рукой с закатанным по плечо рукавом, периодически вынимая серые склизкие продолговатые предметы; лицо его несло на себе печать сосредоточенности и возвышенной отрешённости от происходящего. Я их потом чистил своими руками, эти предметы, и – о да, да! там внутри действительно был морковный стержень. Ну так вот, а мясо, как я говорил, это была просто песня. Нет, не смогу описать, как мы всё это носили в плоских жестяных ёмкостях из подвального холодильника в грузовик, что такое было это, сколько процентов там было мяса и в каких именно местах оно находилось; скажу только, что это было сильное впечатление. Но не будем же больше задерживаться на складе, и двинемся дальше по пути исторической достоверности.
Каждый посетитель столовой получает жестяной поднос, две тарелки, алюминиевую ложку и железную кружку, покрытую частично облупившейся краской - это, не считая налипшей на тарелки массы органического происхождения и тёплой жидкости в кружке, и есть то, с чем приходится иметь дело на мойке, куда попали мы с <К-це>, и ещё два орла. Не нужно сосредотачиваться на возможном пищевом происхождении неметаллических предметов перед твоими глазами. Нескончаемая вереница из сотен человек три раза в день проходит перед твоими глазами по ту сторону баррикады, принимающей отработанную посуду; с той стороны раньше жил и каждый из нас, а теперь с удивлением замечаешь знакомые лица, мелькающие на поверхности серо-зелёно-пятнистого потока, поверх множественных рук, всегда приносящих лишь больше работы, в строю одинаковых хафлингов с отсутствующим взглядом, не осознающих на самом деле нахождения в том месте, где мы сталкиваемся, а только чувствующих необходимость какого-то промежуточного состояния между приёмом пищи и построением (и только поэтому они здесь, а не чтобы сдать отходы). Конечно, наблюдаешь всё это только если стоишь лицом к баррикаде, принимая подносы с горой посуды, механически счищая с них всё мягкое и слабое и разбрасывая кружки в одну мойку, тарелки в другую, подносы в третью, а если ты и есть тот, кто представляет собой посудомоечную машину, склонясь над ванной, заполненной водой и металлом, то твоя карма не даёт тебе видеть мельтешение мира, ты повёрнут к нему спиной и погружён в механическую работу по очистке поверхностей. Мне кажется, если бы монахи в Тибете знали, чем здесь можно заниматься, они бы побросали всё и как один записались бы в красную армию, и добились бы себе пожизненного наряда на кухню - никакие повторения мантр, повороты молитвенных барабанов и сто одиннадцать тысяч простираний не сравнятся с ощущениями погружённого в транс мойщика посуды, абстрагировавшегося от происходящего и сосредоточенного на одинаковых манипуляциях рук над одинаковыми объектами, покрытыми чем-то, что раньше казалось жиром, в стоячей жидкости, раньше казавшейся водой.
Слушай, ты в прошлой жизни кого-нибудь убивал, спросил я у <К-Це> в одну из коротких затишек, когда мы отбили обеденный натиск и сидели на деревянной лавочке у зарешёченного окна. Наверное, да, сказал он, безразлично рассматривая неработающий посудомоечный агрегат, железным трупом занимающий три четверти помещения мойки, похоже, с незапамятных времён. Вот, поэтому мы здесь, сказал я. Поэтому-то мы все здесь.
автор устанавливается
Balabanovo military camp, July 1999
Всего голосов: 10 - Рейтинг: 5.00